Июньский день, или "утопленники"

Корсун О. Июньский день, или "утопленники". // Зов тайги. № 6. 2004. С. 90–95.

Как томительно жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное и голубой неизмеримый океан, сладострастным куполом нагнувшийся над землёю, кажется заснул, весь потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную в воздушных объятиях своих! На нём ни облака. В поле ни речи. Всё как будто умерло; вверху только, в небесной глубине, дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюблённую землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдаётся в степи.

Н.В. Гоголь

 У всех детей бывает период увлечения букашками, я же из своего так и не вырос.

Э. Уилсон, энтомолог

В Забайкалье, кажется, никогда не бывает тепло. Такой вот край контрастов – либо холодно, либо жарко. В одуряющий, до звона в ушах, июньский полдень, так и тянет поближе к воде. Кажется, и другие живые существа, которым не удаётся закопаться в землю или хотя бы спрятаться под камнями и сухими лепёшками навоза, придерживаются того же мнения. Поэтому в поисках насекомых я почти не отхожу от берега озера Зун-Торей.

А если точнее, то почти не отползаю. Весь берег буквально усеян копошащейся шестиногой мелочью. Больше всего меня интересуют мелкие божьи коровки. Некоторые из них достигают всего лишь 1–2 мм, и увидеть их можно, только встав на колени. Впервые оказавшись на Торейских озёрах, я неожиданно открыл для себя, что водоёмы играют роль гигантских и очень эффективных ловушек для многих насекомых. В большинстве своём хорошие летуны, они успешно используют восходящие потоки тёплого, нагретого солнцем  воздуха для своих путешествий. Причём путешествий иногда весьма дальних. Так, на степных Тореях я встречал лесные виды жуков, которые могли прилететь только из ближайшей сосновой рощи за десятки километров. А перелёты некоторых крупных бабочек по дальности вполне сопоставимы с птичьими. Но, оказавшись над крупным озером, насекомое рискует попасть в западню. Вода имеет более низкую температуру и охлаждает воздух, который становится тяжелее и опускается вниз. Да и само насекомое при понижении температуры оказывается весьма неповоротливым.

Сегодня дует северо-западный ветер, который прибивает «утопленников» к южному берегу. Местами здесь трудно найти камень, на котором не сидел бы незадачливый «мореплаватель». Обычно это жуки – им, тяжёлым и неповоротливым, особенно трудно противостоять нисходящим потокам. На редкость многочисленны божьи коровки: от крупных оранжевых чёрно-пятнисто-полосатых глазчатых коровок, до крошечных сцимнусов, в которых так просто и не угадаешь родственников всем известного «солнечного» жучка. Они раз в пятьдесят меньше, тёмненькие и даже «волосатые» – покрыты сверху довольно густым опушением. Удивительно, как такие полуторамилиметровые малютки ещё умудряются хищничать? Несмотря на свои размеры, они для меня самые интересные – некоторых, кроме как на Тореях, нигде в России больше не увидишь.

С крупными коровками соревнуются в яркости жуки-нарывники. Они даже окрашены похоже – чёрное на оранжевом. Такие же несъедобные, недаром и зовутся нарывниками. В теле жука, особенно в крови, содержится ядовитое вещество кантаридин, способное вызывать ожоги и появление водянистых пузырей. Крупные среднеазиатские виды нарывников могут стать причиной болезни и даже гибели скота, наевшегося жуков вместе с травой. Наши нарывники, правда, не так ядовиты. Взятый в руки жук вряд ли будет опасен, но если нечаянно раздавить его, присевшего отдохнуть у Вас на шее, последствия могут быть более неприятными.

Впрочем, довольно о минусах. Ещё не так давно наши предки собирали нарывников, сушили, толкли в порошок, а потом делали из него нарывный пластырь, действовавший, вероятно, наподобие нынешних горчичников. Называлось такое лекарство «шпанские (то есть испанские) мушки». У Пушкина этим средством (наряду с пиявками) уездный лекарь пытался помочь Андрею Гавриловичу Дубровскому, здоровье которого пошатнулось после вероломного поступка соседа и приятеля Троекурова. Впрочем, сохранились сведения, что сушёные жуки имели и ещё одно, не менее популярное применение, выступая в роли эдакой средневековой виагры. Нынешняя фармакопея почему то с недоверием относится к сушёным жукам. А жаль, ведь в наших степях нарывники так многочисленны, что могли бы стать доходной статьёй забайкальского экспорта. И как это всеядная китайская медицина до них не добралась?

Биологу больше интересно другое. Габаритами жук-нарывник и божья коровка похожи как Дон Кихот и Санчо Панса. А вот подозрительное сходство окрасок заставляет задуматься. Яркий контраст оранжевого и чёрного не случаен. Это сигнал, и сигнал столь же запоминающийся, как контраст жёлтого и чёрного в окраске тела у осы. Ядовитые и жалящие насекомые как будто объединяются в попытке как можно «доступней» объяснить хищникам, что с ними лучше не связываться. Конечно, бывают и вполне съедобные «плагиаторы» – жуки, мухи и даже бабочки. Ещё со школы мы помним слово «мимикрия». Но когда ядовитый подражает ядовитому – это тоже своего рода мимикрия.

А вот на камешке сидит сохнет оса-аммофила. Обычно эти длинные чёрно-красные осы ведут себя как неврастеничные дамы, полжизни просидевшие на диете. Невероятно тонкая талия, стыдливо прикрытая полупрозрачными крылышками, и вечное стремление куда-то бежать и совать свой нос во все щели – первое, на что обращаешь внимание при взгляде на аммофилу. Но её бестолковые порывистые движения на самом деле весьма целесообразны. Каким-то непостижимым образом оса умудряется обнаруживать под слоем почвы гусеницу, раскапывает её, точным уколом в нервные узлы парализует и уносит на корм личинкам в своё подземное гнездо. Частенько гусеница оказывается длиннее и в несколько раз толще самой осы. Но аммофила не сдаётся. Нависая над добычей, она хватает её за шиворот широченными челюстями и, перебирая длинными тонкими ножками, волочит по земле. А вот «купание» осам категорически противопоказано. Обсыхая, насекомое покрывается слоем растворённых в озёрной воде солей. Нежные перепончатые крылышки мутнеют и слипаются. Теперь на них уже не полетаешь, и насекомое становится лёгкой добычей желтоголовых трясогузок. Эти симпатичные птички, похожие на яркий лимончик, из которого торчат тоненькие ножки и длинный, непрерывно качающийся хвост, весьма многочисленны на берегах Тореев.

Избыток солей обычен для бессточных степных озёр. Тореи – крупнейшие озёра Забайкалья – впечатляют не только размерами, но и цветом воды. Она почти лишена прозрачности и больше напоминает молоко. Разница лишь в даримых небесами оттенках. В пасмурную погоду вода белесая, перед грозой – свинцово-серая, а в яркий солнечный день – нежно бирюзовая. Не каждая рыба выдержит такую концентрацию солей. Рекордсмен здесь, конечно, знаменитый своей живучестью карась, которого, кажется, хоть на Марс забрасывай, и там не пропадёт. Но щуки – главного «санитара» – в озёрах нет, и карась «дремлет». Вырастает мелким, частенько попадаются больные. Зато глаза крупнее, чтобы лучше видеть в мутной торейской водичке. И ещё одна особенность. Не знаю почему, наверное, так действуют растворённые в воде соли, но выглядит карась здесь матово-белым, как будто дочиста отмытым мочалкой. С кенонским (озеро в окрестностях Читы) или аргунским его не сравнишь. Те гораздо крупнее, и чешуя благородно отливает кольчужным металлическим блеском. Но по вкусу торейский карась другому не уступит и быть бы ему царь-рыбой, если бы не каждый раз поминаемые недобрым словом мелкие косточки. Сюда приезжают рыбаки сразу из нескольких соседних районов. В Нижнем Цасучее (столица Ононского района Читинской области) мне даже показали овчарку – любительницу карасей, которая уплетает сырую рыбу за милую душу. Собака и вправду с воодушевлением грызла слегка подтухших на жарком солнце карасиков, а рядом крутились, с завистью посматривая на мать, её щенки.

Нынешний год – год карасиного мора. Как и большинство степных озёр, Тореи пульсируют, то почти полностью высыхая, то заново наполняясь с циклом в 30–40 лет. Когда воды мало, её солёность повышается и рыба гибнет. Но с началом влажного периода степь будто делает свежий вдох и котловины быстро наполняются водой. Рыбья икра, наверное, приносится случайно прилипшей на птичьих лапках. Во всяком случае, через несколько лет после начала подъёма воды озёра буквально кишат карасями, жирующими среди залитых водой травяных зарослей. Последний максимум воды был лет пять назад, и теперь уровень озёр довольно быстро падает. Без подводных «пастбищ» карась начал тощать и гибнуть. Поэтому сейчас я собираю насекомых в сомнительной по привлекательности компании дохлых рыбок, прибиваемых волнами к берегу. Ещё большее количество карасей валяется на суше. Но под степным солнцем рыба быстро вялится, образуя целые горы колючих сморщенных мумий. Сейчас бы самое время дать волю рыбакам, пока рыбы ещё вдоволь. И Даурский заповедник, в чьей охранной зоне находятся торейские берега, не против. Плата за рыбалку копеечная, приезжай, только не пакости: не пугай птиц и не мусори. Но, как обычно, в нашем отечестве, где от сантехника до министра господствуют дилетанты, возникли очередные бюрократические проволочки. И пока рыбные бумаги, не спеша, плывут из кабинета в кабинет, местные жители привычно клянут бюрократию, а, за компанию, и ни в чём не повинный заповедник.

Осторожно продвигаюсь по скользким, покрытым серой рапой камням. С этой стороны озера попадается обычный галечник, не то, что на северном берегу Зун-Торея. Там некогда извергался подводный вулкан, оставивший после себя окаменевшие брызги в виде жёлтых полупрозрачных халцедонов и разноцветных яшм. Здесь же следов извержения не видно. Но зато попадаются выброшенные на берег серые известняковые камешки с неправильной формы отверстиями, как будто бы источенные червями. Некоторые продырявлены насквозь. Студенты педуниверситета, проходящие на озёрах практику по экологии, собирают этих «куриных богов», нанизывая целые ожерелья. Такие фигурные камешки – обломки восьмилучевых кораллов, сохранившиеся от существовавшего некогда рифа. Ведь Тореи – это лишь остатки, малая капля прорезавшего некогда всю Евразию огромного водоёма – моря Тетис.

Неожиданно среди серого однообразия камней сверкнул будто сапфир, изумруд и рубин одновременно. Присмотревшись, понимаешь, что только живая природа могла бы создать такую переливчатую красоту. Передо мной оса-блестянка – одно из ярчайших существ, с окраской которого может поспорить мало кто даже из тропических обитателей. Уступает она только размерами, обычно не больше полусантиметра. Блестянка тоже из «утопленников». Вода смяла нежные крылышки, но краски не потускнели. Ошеломлённая неожиданным купанием, оса свернулась в шарик, как будто сгорбилась под тяжестью неожиданной напасти. А ведь в обычное время она – прекрасный летун, шустрячка из тех, кого ноги кормят. Среди ос немало паразитов, личинки которых развиваются на других насекомых. Блестянки же разыскивают гнёзда других ос и пчёл и, забравшись внутрь, откладывают здесь яйца, паразитируя, таким образом, на своих близких родственниках.

Свободное время блестянки, как и многие другие перепончатокрылые насекомые, проводят, подкармливаясь на цветах. Но сейчас цветущих растений мало. Первоцветы, такие как прострелы и ирисы, уже отцвели, другие не торопятся, дожидаясь июльских дождей. Только упрямая аргузия из семейства бурачниковых, раскинувшая вдоль береговой кромки свои побеги-подушки, украсила их густым узором белых пятиконечных звёздочек. Степь же, если не считать снежных пятен солончаков, остаётся по-осеннему серовато-жёлтой. Не добавляет расцветки и пыль, поднимаемая вдоль дороги редкими автомобилями. Водители сбрасывают скорость, а пассажиры как по команде поворачиваются, пытаясь понять, что я делаю, ползая на четвереньках вдоль берега. Впрочем, забайкальцы в большинстве своём деликатны и не рвутся непременно удовлетворить своё любопытство. Сотрудники заповедника, те вообще привыкли ко всему, они видели и не такое. Но для большинства нормальных людей профессии энтомолога просто не существует. В результате, отвечая на вопрос о ней, я занимаю в их головах место где-то между инопланетянином и «менатепом», вызывая почтение, приправленное изрядной долей настороженности. Что делать, это специфика профессии. К рыбакам и охотникам мы относимся с восхищением – серьёзным мужским делом люди заняты. Грибникам норовим с ревнивым любопытством заглянуть в ведёрко. Геолог с молотком вызывает уважение. Даже любовь к растениям воспринимается как лёгкое и незаразное заболевание наподобие вялотекущей шизофрении. Но если вы собираете насекомых, лучшее, на что вы можете рассчитывать среди взрослой аудитории – это репутация законченного, а не исключено и опасного чудака.

Известный специалист по бабочкам Владимир Набоков, в свободное время увлекавшийся литературными трудами, писал в своих воспоминаниях. «Энтомолог, смиренно занимающийся своим делом, непременно возбуждает что-то странное в своих ближних… На тесной от душистых кустов тропинке, спускавшейся из Гаспры (Крым) к морю, ранней весной 1918 года какой-то большевицкий часовой, колченогий дурень с серьгой в одном ухе, хотел меня арестовать за то, что, дескать, сигнализирую сачком английским судам. Летом 1929 года, когда я собирал бабочек в Восточных Пиренеях, не было, кажется случая, чтобы, шагая с сачком через деревушку, я оглянулся и не увидел каменеющих по мере моего прохождения поселян, точно я был Содом, а они – жены Лота. Ещё через десять лет, в Приморских Альпах, я однажды заметил, как за мной извилисто-тихо, по-змеиному, зыблется трава, и, пойдя назад, наступил на жирного полевого жандарма, который полз на животе, уверенный, что я беззаконно ловлю певчих птиц для продажи. Америка выказала, пожалуй, ещё больше нездорового интереса по отношению ко мне. Угрюмые фермеры молчаливым жестом указывали мне на надпись «Удить воспрещается»; из проносившихся по шоссе автомобилей доносился издевательский рёв; сонные собаки, равнодушные к зловоннейшему бродяге, настораживались и, рыча, шли на меня; малютки надрывно спрашивали – что же это такое? – у своих озадаченных мам; …и однажды в пустыне, где-то в Новой Мексике, за мною шла в продолжение двух-трёх миль огромная вороная кобыла».

Надо сказать, что совершенно иная реакция на любителей насекомых возникает у детей, которые в благодарном возрасте от четырёх до четырнадцати переживают период увлечения сбором букашек. Энтомолога они принимают за своего. Мне даже кажется, что если ребёнок не пытался держать божью коровку в спичечном коробке или понаблюдать за кузнечиком в стеклянной банке, значит, он развивается, воспитывается неправильно, с отклонениями от нормы. Из такого равнодушного к малому и непостижимо совершенному ребёнка непременно вырастет человек ленивый и нелюбопытный.

Часто наблюдательные дети находят такое, что не удаётся мне, взрослому, то ли более тяжёлому на подъём, то ли со слишком зашоренными глазами. Помню десятилетнего Егора, юного жителя Кыры, который щедро поделился со мной одним из своих сокровищ – большой, с полмизинца, златкой-лямпрой изумительной красоты. Изумрудно-зелёный верх жука по краю тела отливал всеми цветами радуги. Ни до, ни после мне не удавалось найти ничего подобного, и не уверен, что встречу такого жука ещё раз. Обычно такие красавцы мира насекомых – чудом сохранившиеся реликты более тёплого периода, живущие на реликтовых же растениях наподобие ильма или луносемянника.

На моём берегу этих растений нет и шансы встретить такую крупную златку невелики. Зато здесь многочисленны их самые мелкие родственники – златки-цилиндроморфусы (в переводе – имеющие форму цилиндра). Они действительно округлые в сечении, длинные и тонкие, больше всего похожие на мизинцы, которые вдруг уменьшили до длины 3–4 мм. Вообще, парадокс! Чем меньше насекомое, тем оно, казалось бы, должно выглядеть проще и однообразней. Но на деле, всё наоборот, и самый экзотический облик имеют малявки не больше нескольких миллиметров в длину. И чем меньше, тем экзотичней. Вот, спасаясь от набегающей волны, улепётывает жук-гладыш, чёрный, блестящий и безупречно овальный. Кажется, сложи вместе брюшками двух жуков и получится идеальное по форме чёрное яйцо. А рядом сидит жук-малашка, брюшко которого с боков покрыто большими ярко-оранжевыми выростами-мешками, заполненными ядовитой для хищников кровью. Среди камней мелькают изящно вырисованные «восьмёрки» – хищные жужелицы-дисхириусы с тонкой перетяжкой, разделяющей тело на грудной и брюшной отделы. На цветке одуванчика безмятежно устроилась «запятая» – жук-горбатка, у которого выгнутая спинка плавно переходит в длинный шиповидный конец брюшка. Но только попробуй схватить жука, как этот сгусток мускулов под удивительно прочным для его габаритов панцирем запляшет такую тарантеллу, что поневоле отдернешь руку. Здесь же можно встретить толстую зерновку с пышными гребенчатыми усами – эдакий Эркюль Пуаро мира насекомых. Ещё, ещё и ещё…

Солнце клонится к закату. Напоследок ещё одно охлаждающее разгорячённое тело купание в компании дохлых карасиков. Впереди уже хорошо виден кордон заповедника с загадочным, непереводимым ни с одного из живых языков названием «Уточи». Назавтра ветер сменится, и я безуспешно буду бродить по пустому берегу. Всех насекомых отнесёт на север, и мне придётся перебираться на противоположную сторону, к кордону Тэли, поближе к тщательно сберегаемым в заповеднике антилопам-дзеренам. А ещё хотелось бы подняться на «Голубую гору» Куку-Хадан, гигантской стометровой волной вздыбившуюся над плоской тарелкой Ульдза-Торейской котловины. Да ещё найти бы время оторвать от земли уставшие глаза и просто посмотреть в небо, где хрипло кричат серебристые чайки-хохотуньи, а стайки больших бакланов как юнкерсы неумолимыми чёрными крестиками тяжело пересекают горизонт. Поискать трепещущего в вышине жаворонка. А, заметив светлый с тёмной головой силуэт, гадать, не повезло ли мне встретить редчайшую из редких реликтовую чайку. Но это будет уже другой день. А значит, другие события…